• Михаил Илларионович Кутузов – центральный персонаж романа, описан как реальная историческая личность, главнокомандующий русской армией. Поддерживает добрые отношения с князем Николаем Болконским, что влияет и на отношение к его сыну Андрею, который во второй части первого тома романа показан как адъютант главнокомандующего. Накануне Шенграбенского сражения благословляет Багратиона со слезами на глазах. Именно благодаря таланту военного тактика, отеческому отношению к солдатам, а также готовности и способности отстаивать свое мнение полководец завоевал любовь и уважение русского воинства.
• Наполеон Бонапарт – реальная историческая личность, французский император. Самовлюбленный человек, всегда уверенный в своей правоте, он считает, что может покорить народы своей власти. Обладает твердостью характера, целеустремленностью, умением подчинять, резким и точным голосом. Избалован, любит роскошь, привык к восхищениям, которые люди выражают в его адрес.

• Андрей Болконский – во второй части первого тома предстает перед читателем как адъютант главнокомандующего Кутузова. Он с радостью и преданностью выполняет приказы, желает служить родному Отечеству, с достоинством проходит испытания, если необходимо выбирать между собственной безопасностью и возможностью быть полезным Родине, жертвует собой ради блага других.
• Николай Ростов – в этой части произведения показан как офицер гусарского полка. Благородный, честный и открытый в поступках, он не терпит подлости, лжи и неискренности. Его отношение к войне постепенно меняется: радость юноши от того, что он, наконец, испытает вкус настоящей атаки сменяется растерянностью от внезапно постигшей боли (Николай контужен в руку). Но, пережив испытание, Николай становится сильнее духом.
• Багратион – также является реальным персонажем романа-эпопеи «Война и мир». Известный военачальник, который руководит Шенграбенским сражением и благодаря которому русские воины одержали победу в этой нелегкой битве. Человек мужественный и стойкий, бескомпромиссный и честный, он не боится опасности, становясь с рядовыми солдатами и офицерами в один строй.
• Федор Долохов – офицер семеновского полка. С одной стороны, это очень эгоистичный и циничный молодой человек, с немалыми амбициями, но, тем не менее, способный нежно любить своих близких.
• Денисов Василий Дмитриевич – ротмистр, эскадронный командир. Начальник и друг Николая Ростова, в разговоре картавит. Описан как «славный милый человек», несмотря на некоторые недостатки.
• Тушин – артиллерийский капитан, смелый и стойкий, с добрым и умным лицом, хотя, на первый взгляд, кажется робким и скромным.
• Билибин – русский дипломат, давний знакомый Андрея Ростова. Любитель остроумных разговоров, человек с высоким интеллектом.

Глава первая

Во второй части первой главы произведения Льва Толстого постепенно развивается тема войны. Русские войска стоят в Австрии. Штаб главнокомандующего Кутузова находится в крепости Браунау. Ожидается проверка полка главнокомандующим, солдаты готовятся, ротные командиры дают указания. С парадной формой все в порядке, чего нельзя сказать об обуви, которая вся изношена. Однако, этого и следовало ожидать, ведь воины прошли в этих сапогах тысячи верст, а новые не были выданы.

Один солдат по фамилии Долохов выделялся из всех, потому что был одет в синеватую шинель, что вызвало гнев полкового командира.

Глава вторая

Наконец, генерал Кутузов прибыл. «Полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь». За Кутузовым шел красивый адъютант. Это был не кто иной, как князь Андрей Болконский, который напомнил полководцу о разжалованном Долохове.

Кутузов снизошел к солдату. «Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России» – произнес тот, хотя выражение взгляда было насмешливым и дерзким.

Проверка прошла, и полководец со свитой собрались в город. Гусарский корнет Жерков, поравнявшись с Долоховым, задал ему несколько вопросов. После короткой беседы они попрощались.

Глава третья

Возвратившись со смотра, главнокомандующий, войдя в кабинет, приказал адъютанту Андрею Болконскому принести некоторые бумаги. Кутузов и австрийский член гофкригсрата вели диалог. Русский главнокомандующий утверждал, что австрийские войска одержали победу. Это подтвердило письмо из армии Мака, в котором сообщалось о выгодном стратегическом положении армии.

Кутузов вручил Андрею несколько писем, из которых тот должен был составить «mеmorandum» на французском языке.

Далее автор описывает, какие перемены произошли в Болконском. «В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени», он был постоянно занят приятным и интересным делом, улыбка, взгляд стали привлекательнее, интереснее.

Примечательно то, что Кутузов выделял Андрея Болконского среди других адъютантов, давал более серьезные поручения, выражал надежду, что в будущем он станет офицером. Андрей «был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела…» Но вместе с тем он боялся Бонопарта.

Глава четвертая

Николай Ростов служит юнкером в Гусарском Павлоградском полку. Он живет под одной крышей с ротмистром Василием Денисовым. Однажды произошла неприятная история: у Денисова пропал кошелек с деньгами, который перед тем положили под подушку. Ротмистр сначала набросился на бедного лакея Лаврушку, но Ростов понял, кто настоящий вор и пошел искать вархмистра Телятина в трактире, который занимали офицеры.

Предположения оказались точными: прибыв на место, попросив у Телятина посмотреть кошелек и взглянув на него, Николай сообразил, что он был прав, и эта вещь принадлежит Денисову. Однако, увидев жалкое состояние Телятина, деньги у него не забрал.

Глава пятая

Между офицерами эскадрона шел оживленный разговор, темой которого было недавнее происшествие, касающееся пропажи кошелька. Ростова убеждали извиниться перед полковым командиром, он возражал, чувствуя себя совершенно невиновным в том, что случилось, ведь сказал правду о том, кто настоящий вор, пусть даже и при других офицерах. Но штаб-ротмистр боялся за репутацию полка, поэтому продолжал приводить аргументы в пользу извинений Ростова.

Вдруг разговор прервал вошедший Жерков, который сообщил тревожную новость: Мак со своей армией сдался в плен. Необходимо было готовиться к наступлению.

Главы шестая – восьмая

Армия Кутузова отступила к Вене, главнокомандующим был дан приказ уничтожить за войском мосты, проследить за его выполнением был прислан князь Несвицкий. Начался обстрел переправы. В это время появился Денисов и потребовал чтобы его пропустили с эскадроном.

Война разгоралась сильнее. Появились первые раненые, нужно было срочно поджечь мост, чтобы это не сделал неприятель. Наконец, наступила развязка. «Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять».

Николай Ростов сильно переживал. Он смотрел на природу, на сосновые леса, залитые туманом, на величественное небо – и так хотел быть там. На земле так много горя и бед. Николай стал молиться: “Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!»

Глава девятая

Кутузову со своей тридцати пяти тысячной армией пришлось отступить. Задача главнокомандующего – соединиться с войсками из России, чтобы армия не была погублена. 28 октября главнокомандующий перешел на левый берег Дуная и атаковал дивизию Мортье, разбив противника. Эта победа подняла дух войска.

Андрей Болконский был отправлен курьером в Брюнн, чтобы передать сведения о победе австрийскому двору. Однако, министр выслушал это известие равнодушно, и предложил отдохнуть, оставшись до завтра. Князь почувствовал, как начинает терять интерес к победе, и все недавнее сражение теперь кажется далеким воспоминанием.

Глава десятая

Андрея Болконского хорошо принял его давний знакомый, русский дипломат по фамилии Билибин, у которого он остановился в связи с последними событиями. Наконец-то после стольких дней неудобств он снова, как и в детстве, оказался в роскошной обстановке, чему был очень рад. Кроме того, князю приятно было пообщаться с русским человеком. Андрей рассказал Билибину о холодном приеме министра, чем немало удивил дипломата, ведь Кутузов, в отличие от других, действительно одержал реальную победу над врагом.

Перед сном Болконский размышлял о предстоящем приеме у императора.

Глава одиннадцатая

Когда Андрей Болконский проснулся на следующий день, то вспомнил предыдущие события. Надо было идти на прием к императору, но перед этим он зашел в кабинет Билибина. Там уже находились господа, молодые люди из высшего общества, дипломаты, среди которых был и князь Ипполит Курагин. Билибин стал давать советы Болконскому, как правильно себя вести у императора, и рекомендовал как можно больше говорить, так как он любит аудиенции.

Глава двенадцатая

Император Франц принял Болконского, стоя посреди комнаты. Разговор состоял из вопросов и ответов и был недолгим. Когда Андрей вышел, его окружили придворные, которые были расположены к молодому человеку. Все радовались, выражали свое признание и желание его видеть. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии-Терезии 3-й степени от императора.

Так неожиданно приняли известие, привезенное им. Главнокомандующий и вся армия получили награды.

Но вдруг, когда, казалось бы, все так хорошо складывалось, Билибин сказал шокирующую новость: «…Французы перешли мост, который защищает Ауэрсперг, и мост не взорвали…» Андрей понимает, что русская армия в опасности, но не принимает предложения Билибина поехать с ним в Ольмюц, чтобы поберечь себя. Напротив, он решает отправиться обратно раньше срока, чтобы помочь своим.

Глава тринадцатая

Проехав немного времени, Андрей увидел русскую армию, движущуюся в беспорядке. Болконский стал искать главнокомандующего, но среди войска его не было. Наконец, стало известно, что Кутузов находится в деревне, и князь повернул коня туда. Приехав, он слез с лошади с намерением отдохнуть и привести мысли в порядок. Вдруг из окна дома послышался знакомый голос Несвицкого, приглашающий зайти.

От него Андрей узнал, что главнокомандующий в соседнем доме и, недоумевая по поводу происходящего, поспешил туда.

Кутузов, увидев Андрея, будто бы оставался безучастным и почти не обращал внимания на своего преданного адъютанта. Его занимали совершенно другие, тревожные мысли.

Наконец, он обратился к Болконскому и, отвергая возражения князя Андрея, желающего остаться в отряде Багратиона, со словами «мне хорошие офицеры самому нужны» приказал ему сесть в коляску. И уже по дороге стал расспрашивать подробности визита к императору.

Глава четырнадцатая

Кутузов принял весьма непростое решение: «отступать по дороге из Кремса в Ольмюц», чтобы соединиться с русскими войсками. Французы думают, что эта четырехтысячная армия – все войско Кутузова и Мюрат заключает перемирие на три дня, в надежде позже уничтожить противника. Он не подозревает, что тем самым дает русским солдатам собраться с силами, отдохнуть. Но обман раскрывает Наполеон и пишет Мюрату грозное письмо с приказом немедленно начать наступление на неприятеля. Тем временем отряд Багратиона обогревается у костра, варит кашу и не думает, что очень скоро будет большая битва.

Глава пятнадцатая

Андрей Болконский настоял на просьбе вернуться в отряд Багратиона. И вот его уже встречают с особым начальническим отличием, и дают позволение узнать, как расположены войска. При обходе Болконский встречает штабс-капитана Тушина, и невольно проникается симпатией к этому необычному человеку, в котором «было что-то особенное, совершенно не военное». Чем далее подвигался вперед Андрей Болконский, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск…»

Глава шестнадцатая

Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, Болконский начинает обзор расположения русских и французских войск с холма и чертит план, чтобы отчитаться Багратиону, как вдруг начинается внезапный обстрел со стороны французской армии: «в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро… с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана…»

Глава семнадцатая

«Началось! Вот оно!» – подумал Болконский, увидев, как наступают французы. Та же фраза была написана на лице каждого солдата и офицера… Капитан Тушин, не получив указаний от Багратиона и действуя как сам считает нужным, начинает вести обстрел деревни Шенграбен, занятой французами.

Глава восемнадцатая

Противостояние между русскими и французами продолжается. Багратион приказывает прислать подкрепление в виде двух батальонов 6-ого егерского полка. «Пули, беспрестанно визжали, пели и свистели…» Князь Андрей, чувствуя, что его влечет вперед непреодолимая сила, испытывает счастье от того, что может послужить Отчизне.

Глава девятнадцатая

Командир полка Багратион видит необходимость отступления, однако, как оказывается, это рискованно для жизней солдат. В эскадроне, где служил Николай Ростов, пошли разговоры об атаке. Радость юноши по поводу того, что наконец-то он испытает, что такое настоящее сражение, была преждевременной. В первые же часы атаки его ранило в левую руку.

Николай испугался, тем более, подумал, что сейчас его возьмут в плен. Но ему чудом удалось пробраться к русским стрелкам.

Глава двадцатая

Полковой командир не на шутку испугался того, что может быть виновен перед начальством в оплошности, ведь пехотные полки, которые в лесу были застигнуты врасплох, выбегали оттуда, «и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами». Поэтому он, желая помочь и во что бы то ни стало исправить ошибку, срочно оседлал лошадь и поскакал навстречу полку.

Но расстроенные солдаты не желали слушать голос своего командира, что еще более усугубляло положение полка. Все закончилось бы плачевно, если бы не рота Тимохина, которая одна лишь осталась в боевом порядке. Именно благодаря этим мужественным воинам удалось обратить врага в настоящее бегство.

Глава двадцать первая

Канонада постепенно стихала, но последствия недавно прошедших военных действий были видны во всем. Особенно страдали раненые, среди которых был и Николай Ростов, слезно просивший посадить его на носилки, потому что, контуженый в руку, он не мог идти дальше. Наконец, его услышали, и юноша получил помощь, для Ростова даже отыскали перевязочный пункт.

Тушин сильно, но, как оказалось, напрасно, переживал, что потерял два орудия, ведь, как о нем отозвался Андрей Болконский, «успехом дня они обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой».

Николай Ростов сильно страдал: и от боли в руке, и от осознания одиночества и ненужности никому, и от своих собственных заблуждений. Более всего мучил вопрос: «Зачем он вообще согласился идти на войну».

На следующий день французы на русскую армию уже не нападали.

«Война и мир». Л.Н. Толстой. 1 том. 2 часть. Описание по главам.

4.5 (90.4%) 25 votes

В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.

11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.

С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.

Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.

– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?

Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.

– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.

– Что? – сказал командир.

В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.

Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.

К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.

– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.

– Через час, я думаю.

– Успеем переодеть?

– Не знаю, генерал…

Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.

Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.

– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..

– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.

Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.

– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…

Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.

– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.

– Ваше превосходительство…

– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.

– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.

– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.

– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.

– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…

И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.

– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.

Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.

– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.

– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.

– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…

– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.

Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.

– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.

Глава 2

– Едет! – закричал в это время махальный.

Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.

– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.

По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.

Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.

По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.

Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.

Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.

– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.

Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.

– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.

И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:

– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.

– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.

Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.

Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.

Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:

– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.

– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.

Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.

– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.

– Это Долохов, – сказал князь Андрей.

– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.

Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.

– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.

Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.

Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.

– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.

– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.

– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…

– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.

– А что, что характер? – спросил полковой командир.

– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…

– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…

– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.

– Ну да, ну да.

Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.

– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.

Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.

– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.

– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.

– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.

Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.

– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?

– А то нет! Вовсе кривой.

– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…

– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…

– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!

– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.

– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.

– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.

– Дай сухарика то, чорт.

– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.

– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.

– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!

– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.

– Песенники вперед! – послышался крик капитана.

И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».

Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:

Ах, вы, сени мои, сени!

«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.

Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.

Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:

– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.

– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.

Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.

– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.

– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?

– Прикомандирован, дежурю.

Они помолчали.

«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.

– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.

– А чорт их знает, говорят.

– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.

– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.

– Или у вас денег много завелось?

– Приходи.

– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.

– Да что ж, до первого дела…

– Там видно будет.

Опять они помолчали.

– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.

Долохов усмехнулся.

– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.

– Да что ж, я так…

– Ну, и я так.

– Прощай.

– Будь здоров…

… и высоко, и далеко,

На родиму сторону…

Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.

Глава 3

Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.

– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.

– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.

И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».

Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.

– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.

Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.

– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.

Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.

– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Kräfte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu können. Wir können, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau übersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armée ausgerüstet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Möglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]

Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.

– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.

Он невольно оглянулся на адъютанта.

– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.

Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.

Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.

Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:

«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».

В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.

Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.

Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.

– Ну, что, князь? – спросил Козловский.

– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.

– А почему?

Князь Андрей пожал плечами.

– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.

– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.

– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.

– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.

– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?

Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.

– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.

Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.

– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.

Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.

Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.

Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.

Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.

Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.

Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.

– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.

– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.

В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:

– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!

Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.

– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.

Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.

Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.

– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.

– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.

Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.

– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом, то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.

Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.

– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.

– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.

– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.

– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacrés et l’ario mée de nos alliés détruite, et vous trouvez là le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C’est bien pour un garçon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.

Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.

Глава 4

Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.

11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.

– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.

– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.

– Смотри же, выводи хорошенько!

Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.

«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schön, gut Morgen! Schön, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.

– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.

Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул

колпак и, взмахнув им над головой, закричал:

– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]

Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.

– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.

– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?

– Давай, давай.

Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.

– Лавг’ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!

– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.

– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.

– Вот как! А я пг’одулся, бг’ат, вчег’а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р. – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!

Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.

– Чог’т меня дег’нул пойти к этой кг’ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг’едставить, ни одной каг’ты, ни одной, ни одной каг’ты не дал.

Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.

– Семпель даст, паг’оль бьет; семпель даст, паг’оль бьет.

Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.

– Хоть бы женщины были. А то тут, кг’оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг’аться ског’ей.

– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.

– Вахмистр! – сказал Лаврушка.

Денисов сморщился еще больше.

– Сквег’но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.

Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.

– А! Телянин! Здог’ово! Вздули меня вчег’а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.

– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.

Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.

– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)

Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.

– Я видел, вы нынче проехали…

– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.

– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.

– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.

– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.

В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.

– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.

Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.

Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.

«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.

– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.

– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?

– Нет еще. А вы куда?

– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.

Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.

Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.

– Ей пишу, – сказал он.

Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.

– Ты видишь ли, дг’уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег’вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог’ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.

– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.

Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.

– Сквег’но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.

– Семь новых и три старых.

– Ах,сквег’но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг’а, – крикнул Денисов на Лаврушку.

– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.

– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.

– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.

– Да нет же.

И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.

– Ты куда положил, Ростов?

– Под нижнюю подушку.

– Да нету.

Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.

– Вот чудо то!

– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.

Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.

– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.

– Я не входил. Где положили, там и должен быть.

– Да нет…

– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.

– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.

Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.

– Г’остов, ты не школьнич…

Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.

– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.

– Ну, ты, чог’това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог’ю. Всех запог’ю!

Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.

– Я тебе говог’ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.

– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.

Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.

– Вздог’! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог’ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.

– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.

– А я тебе говог’ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.

Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.

– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…

Он не мог договорить и выбежал из комнаты.

– Ах, чог’т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.

Ростов пришел на квартиру Телянина.

– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.

– Нет, ничего.

– Немного не застали, – сказал денщик.

Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.

Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.

– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.

– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.

Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.

– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.

Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.

– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.

С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.

– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.

Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.

– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.

Ростов молчал.

– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.

Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».

– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.

– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.

– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.

Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.

– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…

– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.

Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.

– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…

Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?

– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.

– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.

Глава 5

Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.

– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.

Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.

– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…

– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…

– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…

– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?

Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.

– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.

– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.

– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.

– Ни за что! – крикнул Ростов.

– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?

Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.

– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!

И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.

– Пг’авда, чог’т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г’остов! Ну!

Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.

– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…

– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.

– Я тебе говог’ю, – закричал Денисов, – он малый славный.

– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.

– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?

Денисов засмеялся.

– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.

– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…

– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.

– Сказался больным, завтг’а велено пг’иказом исключить, – проговорил Денисов.

– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.

– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.

В комнату вошел Жерков.

– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.

– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.

– Сам видел.

– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?

– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?

– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?

– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.

Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.

– Поход, господа!

– Ну, и слава Богу, засиделись.

Глава 6

Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября.русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.

День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.

Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.

Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.

– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.

– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!

– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.

– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.

Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.

– А ведь хорошо бы, господа!

Офицеры засмеялись.

– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!

– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.

Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.

– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?

На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.

Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.

– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.

– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.

– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.

– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.

– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.

Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.

– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.

– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.

II

– Едет! – закричал в это время махальный.

Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.

– Смир-р-р-р-на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.

По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем-то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.

Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го-го-го-го-ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.

По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.

Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб-офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь-в-точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.

Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3-й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.

– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.

Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.

– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.

И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:

– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.

– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.

Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.

Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.

Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что-то. Князь Андрей выступил из свиты и по-французски тихо сказал:

– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.

– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.

Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.

– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.

– Это Долохов, – сказал князь Андрей.

– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.

Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.

– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.

Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.

Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.

– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3-ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо-отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.

– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.

– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…

– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.

– А что, что характер? – спросил полковой командир.

– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…

– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…

– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.

– Ну да, ну да.

Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.

– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.

Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо-улыбающегося рта.

– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.

– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн-офицеру, шедшему подле него.

– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн-офицер.

Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.

– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?

– А то нет! Вовсе кривой.

– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…

– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…

– А другой-то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!

– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.

– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То-то и видно, что дурак. Ты слушай больше.

– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.

– Дай сухарика-то, чорт.

– А табаку-то вчера дал? То-то, брат. Ну, на, Бог с тобой.

– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.

– То-то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!

– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.

– Песенники вперед! – послышался крик капитана.

И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».

Оторвав по-солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что-то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат-песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую-то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:

Ах, вы, сени мои, сени!

«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому-то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.

Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.

Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:

– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.

– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.

Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.

– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.

– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?

– Прикомандирован, дежурю.

Они помолчали.

«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.

– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.

– А чорт их знает, говорят.

– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.

– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.

– Или у вас денег много завелось?

– Приходи.

– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.

– Да что ж, до первого дела…

– Там видно будет.

Опять они помолчали.

– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.

Долохов усмехнулся.

– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.

– Да что ж, я так…

– Ну, и я так.

– Прощай.

– Будь здоров…

… и высоко, и далеко,

На родиму сторону…

Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.

Второй том «Войны и мира» освещает события общественной жизни 1806–1811 годов накануне Отечественной войны. Его по праву можно назвать единственным «мирным» во всем романе. Во втором томе автор описывает личные отношения героев и их переживания, затрагивает темы отцов и детей, дружбы, любви и поиска смысла жизни, искусно изображает происходящие в душах персонажей войну и мир. 2 том в кратком содержании по частям и главам можно прочитать онлайн на нашем сайте.

Для более точного понимания сути второго тома значимые цитаты произведения выделены серым цветом.

Часть 1

Глава 1

Действие первой части второго тома происходит в начале 1806 года. Николай Ростов возвращается в Москву в отпуск. Вместе с ним домой в Воронеж ехал друг Николая Денисов, с которым они служили в одном полку. Ростовы радостно встречают Николая и Денисова. Наташа даже поцеловала Денисова, чем всех смутила.

Ростовы всячески старались окружить Николая любовью. На следующее утро Наташа делится с братом, что Соня (племянница графа Ростова) настолько сильно любит Николая, что готова его отпустить. Юноше нравится Соня, но он не готов ради нее отказаться от множества соблазнов вокруг. При встрече с Соней Николай обратился к ней на «вы», «но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались» . Графиня переживает, что любовь Николая к Соне сломает ему карьеру.

Глава 2

После возвращения из армии Николая хорошо принимают в любом обществе. Он ведет активную светскую жизнь, ездит по дамам и балам. Время до войны и любовь к Соне он вспоминает как ребячество.

В начале марта Ростовы запланировали обед в английском клубе для приема Багратиона. В Москве старались не говорить о поражении в Аустерлицком сражении. Только когда все улеглось, основными причинами называли измену австрийцев, несостоятельность Кутузова, даже упоминали о неопытности самого императора и др. Русскую армию все восхваляли,считая Багратиона героем. О Болконском почти не вспоминали.

Глава 3

3-го марта состоялся праздничный обед, на который пригласили 300 человек. Среди гостей присутствовали Денисов, Ростов, Долохов, Безухов с женой Элен, Шиншин, многие видные люди Москвы.

Появляется долгожданный гость – Багратион. Он «шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене» . Все радостно встретили гостя и, проведя в гостиную, преподнесли ему серебряное блюдо со стихами в его честь. Багратиону было неловко. Не успели прочесть и половины стихотворения, как начали вносить кушанья и все решили, что «обед важнее стихов» .

Глава 4

Во время обеда Пьер сидел напротив Федора Долохова. Безухова мучают мрачные мысли по поводу измены Элен с Долховым, подкрепленные сплетнями и полученным утром анонимным письмом – автор которого иронизировал над тем, что мужчина не видит очевидного. Долохов, смотря на Безухова, предлагает выпить «За здоровье красивых женщин и их любовников» . Пьер вспыхивает и вызывает Федора на Дуэль. Федор рассказывает Ростову «тайну дуэли» – главное идти с четким намерением убить противника. Перед дуэлью Пьер окончательно уверяется в виновности Элен и невиновности Долохова. Несвицкий (секундант Безухова) и Ростов пытаются примирить соперников, но те против.

Глава 5

Дуэль в Сокольниках. Перед дуэлью выясняется, что Пьер не умеет стрелять, однако стреляет первым и попадает Долохову в левый бок. Раненый все равно хочет закончить дуэль, но, теряя силы, не попадает в Безухова. Ростов и Денисов решают отвезти Федора к матери, но тот переживает, что если мать увидит его умирающим, то не перенесет горя. Долохов просит Николая поехать вперед и подготовить мать. Ростов удивлен, что «этот буян, бретер-Долохов, жил в Москве со старушкой матерью и горбатой сестрой и был самый нежный сын и брат» .

Глава 6

Пьер думает о своей женитьбе и отношениях с Элен. Он обвиняет себя, что женился на нелюбимой женщине. Элен утверждает, что Пьер дурак, если поверил глупым сплетням. Слова жены приводят Пьера в бешенство – «порода отца сказалась в нем» , и с криком «Вон!» он выгоняет Элен. Через неделю Безухов выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями и один уехал в Петербург.

Глава 7

В Лысых Горах получили известие о смерти князя Андрея во время Аустерлицкого сражения, но что тело его не найдено, и он, скорее всего, мертв. Болконский возмущается по поводу войны, что его сын «убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу» . Старый князь просит подготовить Лизу, но Марья решает не расссказывать, пока Лиза не родит.

Главы 8-9

19 марта начались роды у маленькой княгини. Неожиданно в Лысые Горы приезжает Андрей. Марья не сразу верит, что перед ней Андрей: «бледный и худой и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица» .

Андрей приходит к рожающей жене и видит ее страдания, написанные на лице «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне» . От боли Лиза даже не понимает важности появления мужа перед ней. Во время родов женщина умирает. При отпевании жены «Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что-то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть» . Сына назвали Николаем, крестным отцом стал старый князь.

Глава 10

Николай Ростов служит адъютантом при московском генерал-губернаторе. Он сильно сдружился с Долоховым. Мать Федора делится с Ростовым, что ее сын «слишком благороден и чист душою, для нашего нынешнего, развращенного света» , «это высокая, небесная душа, которую немногие понимают» . Долохов же говорил, что знает: его считают злым, но для него это не важно: «Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю» . Часто бывая у Ростовых, Долохов влюбляется в Соню, это не нравится Николаю.

Глава 11

Прощальный обед у Ростовых на третий день Рождества – Николай, Долохов и Денисов после Крещения должны были снова уезжать на службу. Наташа рассказывает Николаю, что Долохов сделал Соне предложение, но она ему отказала. Ростов сердится на Соню, но Наташа уверяет, что девушка обосновала свой отказ тем, что любит другого. Наташа понимает, что ее брат никогда не женится на Соне. Николай говорит Соне, хотя и любит ее, но не может ничего обещать и ей стоит подумать о предложении Федора. Соня отвечает, что любит его как брата и более ей ничего не нужно.

Глава 12

Бал у Иогеля. Наташа радовалась и была влюблена во всех и все вокруг, а Соня была горда собой, ведь отказала Долохову. По совету Николая, Наташа приглашает Денисова, великолепно танцующего мазурку, на танец и сама того не понимая полностью отдается танцу. В конце танца все восхищены их парой.

Главы 13-14

Федор присылает Николаю записку с приглашением на прощальную пирушку. Долохов холодно встречает Ростова и предлагает сыграть в карты на деньги. Проигрывая, Николай тратил те деньги, которые дал ему отец, попросив экономить, так как Ростовы находятся в трудном финансовом положении. Ростов проигрывает Федору 43 тысячи. Николай понимает, что Долохов специально подстроил его проигрыш: Федор говорит, что причиной проигрыша Ростова стал отказ Сони.

Главы 15-16

Приехав домой, Николай пребывает в мрачном настроении. Однако очарованный пением Наташи, думает: «Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё-таки быть счастливым…» Николай заходит и развязным тоном сообщает отцу о проигрыше: «С кем это не случалось!» , в душе ненавидя себя и считая подлецом. Однако увидев огорчение графа, просит у отца прощения.

Наташа говорит матери, что Денисов сделал ей предложение, но он ей не нравится. Графиня ошарашена и советует отказать Денисову. Девушка жалеет Денисова, и графиня сама отказывает юноше.

В конце ноября Николай уезжает в армию.

Часть 2

Глава 1

Во второй части второго тома «Войны и мира» Пьер Безухов, едет в Петербург, по пути он останавливается на станции в Торжке. Он задается вечными вопросами, находя единственный ответ: «умрешь - всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать» . Мужчина думает о том, что у него много денег, но они не могут прибавить ему счастья и спокойствия души.

В комнату отдыха на станции к Пьеру подселяют соседа: «Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами» . Безухова очень заинтересовал сосед, читавший книгу, показавшуюся Пьеру духовною, но он не решается заговорить первым.

Глава 2

Соседом оказался масон Баздеев. Пьер признается собеседнику, что не верит в Бога, но тот уверяет его, что Безухов не знает Бога, поэтому и несчастен. Баздеев проповедует Пьеру идеи масонства. Безухов начинает верить словам этого человека, ощущая радостное чувство обновления, успокоения и возвращения к жизни.

Главы 3-4

В Петербурге, по совету Баздеева, Пьер уединяется, изучает масонские книги. Безухова принимают в масонское братство. Наставляя, во время церемонии посвящения, масон говорит ему искать источник блаженства в своем сердце, отказавшись от страстей и чувств. Во время заседания по поводу вступления Пьера в ложу, он начинает сомневаться в правильности своего поступка, но тут же возвращает свою веру в идею братства.

Глава 5

Визит князя Василия к Пьеру. Василий уверяет зятя, что Элен невиновна, и предлагает и помириться, иначе Безухов может сильно пострадать. Пьер колеблется, понимая, насколько решающим может быть этот шаг для его жизни. Разозлившись, он выгоняет Василия. Через неделю Пьер уезжает в свои имения.

Главы 6-7

Элен в Петербурге. Общество принимает ее радушно и с оттенком почтительности, тогда как Пьера все осуждают. Вечер у Шерер, куда приглашен и Борис Друбецкой. Борис теперь состоял адъютантом при важном лице. Он с неприязнью вспоминает о доме Ростовых и Наташе. Друбецкой заинтересовал Безухову и она приглашает Бориса к себе. Юноша становится близким человеком в доме Элен.

Глава 8-9

Война приближаясь к русским границам. Старого князя Болконского назначили одним из главнокомандующих ополчения. Андрей, живя в Богучарове (части имения Болконских), решает больше не воевать, приняв «должность под начальством отца по сбору ополчения» . Во время болезни маленького Николушки Андрей понимает, что его сын – единственное, что ему теперь осталось.

Глава 10

Пьер едет в Киев, где ведет активную светскую жизнь. Он намерен освободить в своих именьях крестьян, отменить телесные наказания, построить больницы, школы и приюты. Однако для реализации всего этого Пьеру не хватает практической цепкости. В итоге всем заправляет управляющий, а Безухов не осведомлен о реальной, тяжелой жизни крестьян.

Глава 11

Пьер приезжает в гости к Андрею в Богучарово. Безухова поражают перемены в Болконском, его потухший и мертвый взгляд. Пьер делится с другом, что нашел источник счастья жизни – жить для других. Андрей возражает, считая, что жить нужно для себя, «надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной» , «надо как-нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти» . Пьер не соглашается.

Главы 12-14

Пьер и Андрей едут в Лысые горы. Безухов излагает Болконскому идеи масонства, пытается убедить Андрея, что Бог и вечная жизнь существуют. Воодушевленная речь Пьера, не заметно для Болконского, стала началом его перемен к лучшему: «в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, и что-то давно заснувшее, что-то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе» .

В Лысых Горах Марья принимает «божьих людей». Беседуя с Пьером наедине, Марья делится своими переживаниями по поводу брата, который носит своего горе в себе. В семье Болконских Пьер всем понравился, после отъезда о нем говорили только хорошее.

Глава 15

Ростов возвращается в полк. Он решает быть «отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком» и постепенно отдать долг родителям.

Русская армия сосредотачивается около Бартенштейна. Солдаты голодают и болеют, из-за чего Павлоградский полк теряет почти половину людей. Весной среди них начинается новая болезнь, проявляющаяся опухолью рук, ног и лица. Причину врачи видят в машкином корне, который едят солдаты.

Глава 16

Денисов отбирает силой транспорт с продовольствием, который везли для пехотного полка. Полученный сухарей хватило на всех солдат, но Денисова вызывают в штаб уладить это дело. Денисов возвращается не в себе, рассказывая, что комиссионером по провизии в штабе является Телятин, которого он, рассердившись, чуть не убил. В штабе на Денисова открывают дело. Из-за ранения Денисов ложится в госпиталь.

Главы 17-18

После Фридландского сражения между русскими и французами объявлено перемирие.

Николай едет к Денисову в госпиталь. В госпитале эпидемия тифа. После осмотра солдатских палат у Ростова остается тяжелое впечатление: живые лежали рядом с мертвыми на полу, на соломе, на шинелях. Войдя в офицерские палаты, Ростов встречает Тушина, которому отрезали руку, но он не падает духом. Рана Денисова не заживает, поэтому он просит Ростова подать просьбу о помиловании на имя государя.

Главs 19-21

Ростов едет по делу Денисова в Тильзит. Николай надеется, что ему поможет Друбецкой. Борис обещает помочь, чем сможет, но заметно, что не хочет браться за это дело. Ростов просит знакомого кавалерийского генерала побеседовать с императором о деле Денисова. Государь отказывает в просьбе, так как закон сильнее его.

Проходя мимо площади, Николай становится свидетелем дружеской встречи Александра I и Наполеона, которые общаются на равных. В душе Николая появились страшные сомненья о смысле этой войны, унесшей столько жизней.

Часть 3

Глава 1

В третьей части второго тома Наполеон и Александр объединяют военные силы. Это происходит в 1808-1809 годах. В результате переговоров русские становятся союзниками французов при нападении на Австрию.

Болконский вводит у себя в именьях те положительные реформы, которые задумал, но не реализовал у себя Пьер. Он много читает, становясь одним из самых образованных людей своего времени. Увидев во время поездки в рязанские имения сына старый обломанный дуб, Болконский думает о своей жизни, приходя к выводу, что «ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая» .

Глава 2

Андрей едет к Ростовым в Отрадное. Видя радостную Наташу, ему становится больно, что она счастлива свой отдельной, глупой жизнью, и ей нет до него дела. Вечером, невольно подслушав беседу Сони и Наташи о красоте лунной ночи, Болконский боялся, что Наташа что-то скажет о нем, но ничего не было сказано, и девушки ложатся спать. В душе Андрея «вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни» .

Глава 3

Проезжая обратно через ту же рощу, Андрей находит дуб преображенным и зазеленевшим. Болконский вдруг ощутил беспричинное чувство радости и обновления, подумав, что «Нет, жизнь не кончена в 31 год. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это» .

Главы 4-6

Князь Андрей в Петербурге. Болконский «возобновил старые знакомства»: «О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть» . У графа Кочубея Андрей встречается со Сперанским, деятельностью которого был очень увлечен. Сперанский предстает человеком спокойным и самоуверенным с неловкими и тупыми движениями, твердым и вместе с тем мягким взглядом и твердой, ничего не значащей, улыбкой. Сперанский приглашает Андрея в гости. Болконский видит в Сперанском «идеал его совершенства, к которому он стремился» . Болконского назначают начальником в комиссии составления воинского устава и комиссии составления законов.

Глава 7

Безухов с 1808 года во главе масонства Петербурга. Пьер всячески заботится и спонсирует развитие масонства, однако через время начинает разочаровываться в истинности движения, поэтому едет за границу, где его посвящают в высшие тайны масонства и дают высшее звание.

Вернувшись в Петербург, на торжественном заседании ложи Пьер говорит, что необходимо действовать. Безухов предлагает собственный план, но его предложение отклоняют. Это заканчивается разрывом отношений Пьера и масонов.

Главы 8-10

Пьер ощущает сильную тоску. Приходит письмо от Элен (она пишет, что скучает и хочет увидеться), а вскоре и приглашение от тещи, которая зовет Безухова для важного разговора. Поддавшись их влиянию, Пьер примиряется с женой, просит у нее прощения и ощущает счастливое чувство обновления.

Элен в центре высшего общества Петербурга. У Безуховой собственный салон, принятие человека в котором «считалось дипломом ума» . Пьер удивляется тому, как люди не замечают, что его жена глупа. Пьеру неприятно, что у Элен часто бывает Друбецкой, хотя ранее он ему нравился.

Глава 11

Дела Ростовых не улучшились, поэтому они приезжают в Петербург. В Москве семья принадлежала к высшему обществу, тогда как «в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное» . Берг (знакомый графа Ростова, офицер) успешно продвинулся по службе. Мужчина делает предложение Вере, и его предложение было принято.

Главы 12-13

Наташе уже 16 лет. Борис приезжает к Ростовым и увлекается Наташей, видя перед собой повзрослевшую, хорошенькую девушку. Друбецкой понимает, что его интерес к Наташе не остыл, а стал сильнее. Он перестает бывать у Элен, и все дни просиживает у Ростовых. В один из вечеров Наташа делится с матерью мыслями о Борисе, говоря, что он не в ее вкусе. Утром графиня беседует с Борисом и тот больше не появляется у них.

Главы 14-17

Новогодний бал у Екатерининского вельможи. Наташа очень переживает перед своим первым балом, весь день находится в лихорадочной деятельности.

На балу Наташе все кажется прекрасным, у нее разбегаются глаза. Приезжает Александр І и открывает бал. Андрей по просьбе Пьера приглашает Наташу. Танцуя, Болконский чувствует, что «вино ее прелести ударило ему в голову, он почувствовал себя ожившим и помолодевшим» . Наташа веселится и танцует весь вечер.

Глава 18

После бала Андрей думает, что в Наташе есть что-то «свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее» .
Князь Андрей теряет интерес к государственным преобразованиям. Однажды, услышав неестественный смех Сперанского, Андрей видит в нем человека без души и разочаровывается в своем идеале.

Глава 19

Болконский вновь посещает семейство Ростовых, которое кажется ему «составленным из прекрасных, простых и добрых людей» . После вечера Болконскому радостно на душе, но он пока не осознает, что влюбился в Наташу. Андрей вспоминает слова Безухова, что важно верить в возможность счастья. ««Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он» .

Главы 20-21

Вечер у Бергов. Среди гостей Пьер, Борис, Андрей и Наташа. Наблюдая за оживленными Наташей и Андреем Пьер понимает, что между ними происходит что-то важное. Вера рассказывает Андрею о детской любви Наташи к Борису.

Глава 22

Болконский проводит целый день у Ростовых. Наташа рассказывает матери о своих чувствах к Андрею, ей кажется, что она полюбила его еще в Отрадном. Болконский делится с Пьером, что влюблен в Наташу и хочет жениться.

Светский раут (торжественный прием) у Элен. Пьер мрачен, ему все кажется ничтожным по сравнению с вечностью, его одинаково гнетут собственное положение и чувства Наташи и Андрея. Андрей делится с другом: «Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить. Весь мир разделен для меня на две половины: одна - она и там всё счастье надежды, свет; другая половина - всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…»

Главы 23-24

Князь Андрей просит у отца разрешения на женитьбу. Старый Болконский ставит непременное условие: отстрочить свадьбу на год.

Болконский говорит графине Ростовой о своем намерении жениться на Наташе. Девушка счастлива, но огорчена отсрочкой. Болконский говорит, что помолвка останется тайной: он дает ей свободу, и если Наташа захочет, через год они поженятся. Андрей каждый день бывает у Ростовых, ведет себя как жених, семейство быстро привыкает к нему. Андрею необходимо уехать. После отъезда возлюбленного Наташа две недели провела в своей комнате, ничем не интересуясь.

Глава 25

Здоровье и характер старого князя ослабели. Вспышки гнева он обрушивает на дочь Марью. Зимой к ним заезжает Андрей, но не говорит сестре о любви к Наташе. Марья пишет Жюли Карагиной, что не хочет верить слухам о намерении Андрея жениться на Ростовой. Марья против этого брака.

Глава 26

Марья получает письмо от Андрея с сообщением о помолвке с Ростовой. Князь просит передать письмо отцу, и похлопотать, чтобы тот сократил назначенный срок. Марья отдает письмо старому князю и тот приходит в бешенство. Марья втайне мечтает забыть о мирском и стать странницей, но не может оставить отца и племянника.

Часть 4

Главы 1-2

В четвертой части второго тома Николай по просьбе родителей приезжает в Отрадное, так как их дела идут совсем плохо. Юноша вмешивается в хозяйственные дела, но быстро понимает, что смыслит в этом еще меньше, чем отец, и отстраняется от этого. Николай замечает положительные перемены в Наташе, однако недоволен, что свадьбу отложили на год.

Главы 3-6

Ростовы (граф, Николай, Петя и Наташа) отправляются на охоту. По дороге к ним присоединяется дядюшка, небогатый родственник Ростовых, со своими людьми. Охота на волка. Николай натравливает на него собак, однако героем дня становится крепостной крестьянин Данила, сумевший справится со зверем голыми руками. Продолжая охотиться, Николай знакомиться с Илагиным (соседом Ростовых, с которым семья была в ссоре), перехватившим лису, которую гнал Ростов. Несмотря на вспыхнувшую ненависть к соседу, после знакомства Николай увидел в нем доброго, учтивого барина.

Глава 7

Николай с Наташей гостят у дядюшки в деревне Михайловке. Дядюшка Михаил Никанорыч «имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака» , которому все доверяли и предлагали ему хорошие должности, но он отказывался. Вдохновившись игрой дядюшки на гитаре и его пением, Наташа начинает танцевать русские народные танцы, хотя и не ясно, откуда в ней взялось все это истинно русское. Ростовы возвращаются домой.

Глава 8

Ростовы находятся в критическом финансовом положении. Графиня хочет для поправки дел женить Николая на богатой невесте и прямо пишет Карагиной с вопросом о женитьбе сына на Жюли Карагиной, получает положительный ответ. Николай отказывается от Жюли, сближается с Соней, это злит графиню.

Главы 9-11

Святки в доме Ростовых. Наташа грустит о женихе, ей все кажется бессмысленным и скучным. Девушка думает, что она стареет и, возможно, когда Андрей вернется, в ней уже не будет того, что есть теперь. Графиня просить Наташу спеть. Слушая дочь, женщина думала, что «чего-то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива» .

Нарядившись в костюмы и веселясь, Ростовы решают поехать к соседям в Мелюковку. В дороге Николай понимает, что любит Соню.

Глава 12

Ростовы возвращаются домой. Вглядываясь в лицо Сони, Николай решает никогда с ней не расставаться. Николай делится с Наташей, что хочет жениться на Соне. Наташа и Соня гадают. Наташа ничего не увидела в зеркале. Соне кажется, что она увидела князя Андрея и еще что-то красное и синее. Наташа боится за возлюбленного и ждет встречи.

Глава 13

Николай говорит матери, что хочет жениться на Соне. Графиня категорично против. Женщина притесняет и упрекает Соню, обвиняя в том, что та заманивает Николая. Графиня и Николай ссорятся. Благодаря Наташе все приходят к соглашению, что Соню не будут притеснять в доме, но Николай ничего не будет предпринимать без согласия родителей.

Николай уезжает в полк, планируя привести в порядок дела и, а потом, вернувшись в отставку, планирует жениться на Соне. Наташа начинает злиться на Андрея, который, пока она его ждет, живет яркой жизнью. Старый граф, Наташа и Соня уезжают в Москву.

Часть 5

Глава 1

Пьер отдаляется от масонства, ведет чрезмерно активную светскую жизнь, общается с «холостыми компаниями» . Не желая компрометировать Элен, мужчина уезжает в Москву, где его радушно принимают. Спасаясь от реальной жизни, Пьер начинает много читать.

Глава 2-3

Сильно постаревший старый Болконский с дочкой приезжают в Москву, где князь становится центром московской оппозиции правительству. Марье тяжело в Москве, лишенная общения с божьими людьми, она чувствует себя одиноко. Старый Болконский сближается с Бурьен (француженкой компаньонкой Марьи), ухаживает за ней.

На своих именинах старый князь высказывает мнение, что русские будут проигрывать Бонапарту до тех пор, пока будут соваться в дела Европы и искать поддержки немцев. Граф Расторопчин говорит, что Франция стала эталоном и богом.

Глава 4

Марья не замечает учтивости Бориса, который часто к ним приезжает. Пьер расспрашивает Марью о Борисе и говорит, что давно заметил: Друбецкой приезжает в Москву только чтобы жениться на богатой невесте. Безухов спрашивает, пошла бы девушка за Бориса. Марья признается, что бывают минуты, когда она готова выйти замуж за любого. Пьер поражен ее ответом. Марья расспрашивает Пьера о Наташе. Болконская обещает «сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя» .

Глава 5

Борис часто бывает у Жюли Карагиной. Девушка ожидает от него предложения, но его отталкивали ее страстное желание выйти замуж и «ненатуральность» . Анна Михайловна подталкивает сына, говоря, что приданое девушки весьма значительно. Борис делает Жюли предложение. Назначается дата свадьбы и начинаются пышные приготовления.

Глава 6

Граф Ростов с Соней и Наташей останавливаются в Москве у крестной Наташи – Марьи Дмитровне Ахросимовой, которая предлагает помочь с подготовкой приданого для Наташи. Крестная поздравляет девушку с женихом и советует завтра же навестить Болконских с отцом, стараясь понравиться семье Андрея.

Глава 7

Граф Ростов и Наташа приезжают к Болконским. Наташа оскорблена приемом, ей кажется, что Марья делает ей милость. Старый князь входит в халате, делая вид, что не знает о приезде. После приема девушки еще хуже относятся друг к другу. Вернувшись, Наташа плачет.

Главы 8-10

Ростовы едут в оперу. Наташа думает об Андрее, о том, что ей нет дела до отца и сестры Болконского, главное – это ее любовь к нему. В театре Наташа и Соня привлекают к себе внимание общества. Приезжает и Элен, Наташа восхищается ее красотой.

Начинается опера. Наташа видит в ложе Элен Анатоля – «необыкновенно красивого адъютанта» . Девушка замечает, что Анатоль смотрит только на нее. По приглашению Элен, Наташа приходит в ее ложу. Безухова представляет девушке Анатоля. Наташу поражает, что, несмотря на множество слухов, в Анатоле нет ничего страшного, но почему-то становилось тесно и тяжело в его присутствии. Дома Наташа думает о своих чувствах к Болконскому, понимая, что чистота ее любви исчезла.

Глава 11

Анатоль приехал в Москву чтобы найти хорошую партию (выгодно жениться) и остановился у Безухова. Мало кто знал, что два года назад Анатоль женился на дочери небогатого помещика, но вскоре бросил жену, договорившись с тестем высылать ему деньги, тем самым получив право холостого человека.

Анатоль обсуждает с Долоховым Наташу, говоря, что девушка произвела на него сильное впечатление и он хотел бы «приволокнуться за нею» . Долохов отговаривает Курагина, советуя лучше дождаться ее замужества.

Глава 12

Наташа переживает после визита к Болконским и театра, волнуясь, не нарушила ли своей увлеченностью Анатолем обещания, данного Андрею. Безухова приглашает девушку на вечер, делая это по просьбе Анатоля, который просил свести ее с Ростовой.

Глава 13

Граф Ростов, Наташа и Соня на вечере у Элен. Наташа ощущает себя в странном обществе, в «безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно» . Анатоль ухаживает за Наташей, во время танца мужчина признается девушке в любви и целует ее. Возвращаясь домой, Наташа думает, что любит и Курагина, и Андрея.

Глава 14

Марья Дмитриевна рассказывает о своем посещении Болконских и советует Ростовым вернуться в деревню, ожидая там Андрея. Наташа против отъезда. Ахросимова передает письмо княжны Марьи – Болконская сожалеет о том, что они плохо приняли Ростовых, и просит не обижаться на отца. Приходит любовное письмо от Анатоля, где он пишет, что больше не может без Наташи. Если девушка согласится, «он похитит и увезет ее на край света» . Наташа думает, что любит Курагина.

Глава 15

Наташа пишет письмо Марье с отказом Болконскому, «пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу» . После свидания с Анатолем, Наташа говорит Соне о своем намерении бежать с ним. Соня говорит, что девушка погубит себя и решает помешать побегу.

Главы 16-18

Анатоль обсуждает с Долоховым план побега, включающий их венчание. Долохов пытается отговорить Курагина, но Анатоль не слушается товарища. Похищение Наташи срывается. Долохов первый замечает неладное и помогает Анатолю скрыться.
Намерения Наташи были разоблачены: Марья Дмитриевна заставила Соню обо всем рассказать. Наташа признается крестной, что отказала Андрею. Марья Дмитриевна решает скрыть все от графа.

Главы 19-20

Марья Дмитриевна вызывает к себе Пьера. Приехав в Москву, Безухов избегал Наташи: «ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая-то судьба постоянно сводила его с нею!» . Марья Дмитриевна сообщает ему о неудачной попытке похищения Наташи Анатолем, разрыве помолвки с Андреем и просит приказать Курагину покинуть Москву. Пьер говорит Ахросимовой, что Анатоль женат.

Безухов находит Анатоля у Элен. Разъяренный Пьер говорит им, что «где вы - там разврат, зло» и требует от Анатоля, чтобы тот отдал все письма Наташи и молчал об их отношениях. На другой день Анатоль уехал в Петербург.

Глава 21

Наташа узнает, что Анатоль женат и пытается отравиться мышьяком. Пьер старается развеять в городе слухи о похищении Ростовой.

Приезжает Андрей и отец вручает ему отказ Наташи. Андрей просит Безухова вернуть Наташе ее письма и портрет. Пьер напоминает другу об их разговоре о прощении падшей женщины, намекая на Ростову. Андрей отвечает: «Я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу» . Видя радость в доме Болконских, Пьер понимает, «какое презрение и злобу они имели все против Ростовых» .

Глава 22

Пьер у Ростовых, он ощущает жалость и любовь к Наташе. В разговоре Безухов случайно выдает себя, сказав: «если бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей» .

По возвращению домой Пьеру «все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал» . Безухов видит комету 1812-го года, предвещавшую нечто ужасное. Однако Пьеру, напротив, «казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе» .

Итоги второго тома

Краткий пересказ второго тома «Войны и мира» позволяет ознакомиться с основными событиями в жизни героев, происходящими параллельно с важными для России историческими событиями – Тильзитским миром между Россией и Францией, а также периодом реформ Сперанского. Предчувствие героями неотвратимых перемен подтверждается появлением в конце романа кометы, повисшей над Москвой, – предвестника «конца света».

Тест по второму тому

После прочтения обязательно проверьте свои знания содержания второго тома этим тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.9 . Всего получено оценок: 8415.

ВОЙНА И МИР
Том первый ЧАСТЬ BTОРАЯ

ХV.

В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.

Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, "что тоже было очень важно".

Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, -- сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.

"Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай... пригодится, коли храбрый офицер", подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по-французски, вызвался проводить князя Андрея.

Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего-то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.

Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, -- сказал штаб-офицер, указывая на этих людей. -- Распускают командиры. А вот здесь, -- он указал на раскинутую палатку маркитанта, -- собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.

Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, -- сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.

Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба-соли.

Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.

Ну, что ж это, господа, -- сказал штаб-офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. -- Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс-капитан, -- обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.

Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? -- продолжал штаб-офицер, -- вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб-офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, -- прибавил он начальнически.

Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс-капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб-офицера.

Солдаты говорят: разумшись ловчее, -- сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.

Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.

Извольте отправляться, -- сказал штаб-офицер, стараясь удержать серьезность.

Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что-то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.

Штаб-офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.

Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из-за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.

Voilà l"agrément des camps, monsieur le prince, -- сказал дежурный штаб-офицер.

Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.

Вот тут наша батарея стоит, -- сказал штаб-офицер, указывая на самый высокий пункт, -- того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.

Покорно благодарю, я теперь один проеду, -- сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб-офицера, -- не беспокойтесь, пожалуйста.

Штаб-офицер отстал, и князь Андрей поехал один.

Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего-то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где-нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:

Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!

И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.

Еще, еще, -- приговаривал майор.

Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.

Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.

С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что-нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.

Глянь-ка, глянь, -- говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера-солдата, который с офицером подошел к цепи и что-то часто и горячо говорил с французским гренадером. -- Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз-то за ним не поспевает. Ну-ка ты, Сидоров!

Погоди, послушай. Ишь, ловко! -- отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по-французски.

Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.

Ну, еще, еще! -- подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. -- Пожалуйста, почаще. Что он?

Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.

Здесь велят прогнать вас и прогоним, -- говорил Долохов.

Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, -- сказал гренадер-француз.

Зрители и слушатели-французы засмеялись.

Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser), -- сказал Долохов.

Бонапарте... -- начал было Долохов, но француз перебил его.

Нет Бонапарте. Есть император! Sacré nom... -- сердито крикнул он.

Чорт его дери вашего императора!

И Долохов по-русски, грубо, по-солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.

Пойдемте, Иван Лукич, -- сказал он ротному.

Вот так по-хранцузски, -- заговорили солдаты в цепи. -- Ну-ка ты, Сидоров!

Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:

Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, -- лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.

Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! -- раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.

Древняя история,
(5) Император покажет вашему Сувара, как и другим...
(6) [Чорт возьми...]